Старые письма о главном (Анатолий Иванович Лопырин)

Если посмотреть на жизнь Анатолия Ивановича Лопырина со стороны, покажется, что катилась она по ровной наезженной колее, без спадов и неудач. В войну выжил, как вернулся, сразу был принят на свою работу во ВНИИОК, стал основателем целого научного направления в биологии размножения овец... А уж награды, звания так и сыпались: ордена Ленина, «Знак Почета», Красной Звезды, медали, в том числе почетная Ломоносовская, звания лауреата Государственной премии СССР, заслуженного деятеля науки, Золотая Звезда  Героя Социалистического Труда…

В общем, судя по списку заслуг и огромному количеству опубликованных в советских и зарубежных журналах исследовательских работ (свыше 140!), жизнь доктора биологических наук, профессора А. И. Лопырина была лишена особых тревог и неожидан­ностей. Что же, обычное везение?

Начиналось все действительно довольно безоблачно.

Родился Анатолий Иванович в Нижнем Новгороде в семье служащих. Окончил Казанский ветеринарный институт в 1931 году, получив диплом ветврача. С женой и коллегой Ниной Викторовной Логиновой Анатолий Иванович уехал в Баймакский район Башкирии на практическую работу. Но еще во время учебы в институте проявилась явная склонность молодого специалиста к научной работе, поэтому не случайно менее чем через год его пригласили на работу в группу эндокринологии Азиатского НИИ овцеводства, а спустя три года (в 1934 году) – в Ставрополь, во Всесоюзный научно-исследовательский институт овцеводства и козоводства (ВНИИОК).

В те годы в нашем городе застать Лопырина было непросто: все служебное (и неслужебное) время на­чинающий ученый тратил на подготовку и проведе­ние опытов, которые большинство его коллег считало обреченными на неудачу. Как же, у самого академи­ка Завадовского ничего не выходит, а этот, вчерашний студент, туда же.

Но… получилось, и именно у него! В неполные три­дцать лет (в 1938 году) Анатолий Лопырин стал кандидатом био­логических наук, а его работа «Многоплодие овец и факторы, его обусловливающие», подготовленная по результатам опытов на каракульских овцах в Крыму, получила премию и грамоту Академии сельскохозяйственных наук на всесоюзном конкурсе мо­лодых ученых.

...После доклада в Москве - лестное предложение перейти в лабораторию Завадовского, обещание бы­строй блистательной карьеры, намеки на возможное лауреатство... Пожалуй, именно тогда впервые проявилось одно из главных свойств его характера – порядочность. Да-да, та самая порядочность, которую в те горькие, страшные годы - конец тридцатых! - редко кто мог себе безнаказанно позволить. Молодой ученый отказался предать своего научного руководителя профессора В. Половцеву, попавшую в опалу за высказывания в поддержку школы Н. Ва­вилова.

Поддержка «врага народа» дорого могла ему обой­тись. Но кто-то всесильный решил ограничиться странно мягкой для той поры мерой. Впрочем, удар по самолюбию был существенным. А. Лопырина, получившего блестящие результаты, быстро внедренные в практическое овцеводство, вычеркнули из списка лауреатов Сталинской премии, оставив  в нем автора гораздо более скромных опытов академика Завадовского. Возмущенные, сочувственные письма коллег в высокие инстанции не помогли.

Кто знает, как сложилась бы дальше судьба Анатолия и его семьи, если бы не война. Может, оказался бы он в лагерях или ссылке? Или мелкое самолюбие заслонило бы все на свете? Да нет, вряд ли, не таким он был человеком.

Из воспоминаний Нины Викторовны Логиновой.

«Анатолия вначале на войну не взяли: нужный специалист, да и зрение слабое. Но в сорок втором, когда на фронте вновь стало сложно, сидение в тылу начало его тяготить. Мне он ничего не говорил, но видела: мучается. Когда вызвали его в военкомат, отказался от брони и получил желанную повестку.

Конечно, я не стала ему возражать. А на душе кошки скребли! На руках - двое малышей, третьего последние дни донашивала… Он, видно, понял меня, пожалел, да виду не показал. Родила я перед самой отправкой на фронт. Муж успел только передачу мне передать, да  издали, в окно, на запеленатого Борьку полюбоваться, и - ушел. Тогда он видел нас всех в последний раз...»

Нет, Анатолий Иванович не погиб. Но кто знает, не проклинал ли он злосчастную гранату, что ли­шила его обоих глаз, за то, что не убила на месте? Тот ноябрьский день под Сталинградом, как он  тогда считал, поставил крест на всей его жизни.

Он никогда не рассказывал о своей фронтовой судьбе, никогда не вспоминал госпиталь, где провел больше полугода. Правда, молчание бывает порой красноречивей всяких слов. Но как узнать, почувст­вовать, что он пережил тогда? Ответить на этот вопрос нам помогут письма долгие годы, хранившиеся в семье его дочери Аллы Анатольевны. Пожелтевшие листочки,   исписанные  ровным   красивым почерком. Письма с войны. Когда читаешь письма Анатолия Ивановича, адресованные Нине Викторовне, с таким трогательным обращением - «милая, родная Нинуся», понимаешь, что эти два человека были созданы друг для друга.

В марте 1942 года А. И. Лопырин служил ветврачом в части, которая перед отправкой на фронт дислоцировалась под Лабинском. До дома было рукой подать, сердце щемило от тоски и беспокойства за родных. Известие о рождении долгожданного сына Бориса принесло и радость, и тревогу одновременно: как там Нина одна справляется с ребятишками и заботами?..

«Дорогая Нинуся!

Я уже отправил тебе письмо с одним врачом, который едет в Благодарное через Ворошиловск, но на всякий случай пишу еще. Сегодня выезжаю в Майкоп. Назначен младшим врачом в арт. дивизион. В Майкопе проживу, по-видимому, долго. Пиши почаще по адресу: Майкоп Почтамт до востребования. Я с нетерпением буду ждать от тебя писем. Назначение у меня хорошее, во всяком случае, лучше кавалерии. О зарплате еще не знаю. Очень беспокоюсь о твоем здоровье: ведь у тебя всегда через 4 дня после родов повышается температура. Береги себя и не беспокойся обо мне. Напиши подробнее о мальчике – я даже не знаю его имя: наверно Юрий? Надеюсь, что по каким-нибудь делам я сумею приехать в Ворошиловск.

Целую тебя крепко. Анатолий».

Ставропольский почтальон по несколько раз в неделю приносил  письма на улицу Громова,  16 (теперь - Ломоносова), где жила семья Лопыриных. Анатолий Иванович писал часто, подробно рассказывал о своих военных буднях, его интересовали любые подробности житья-бытья в Ставрополе. Он и на войне оставался заботливым отцом и любящим мужем, спрашивал, нормально ли питаются, беспокоился, что в письмах, которые писала 11-летняя дочка Галя, попадаются ошибки...

13/IV - 42 г.

«Работы много, хотя и бестолковой. Иногда так устаешь, что и читать не хочется».

23/IV -  42 г.

«... У нас тоже дня 3-4 была скверная погода. Один раз мне пришлось промокнуть до нитки, но все обошлось благополучно - даже насморка не схватил. Сегодня сделали прививки - немного болит спина, но вообще переношу все это легко - даже сейчас выиграл 2 партии в шахматы.

На счет приезда все до сих пор вопрос не разрешен: в Кропоткин можно ехать хоть и завтра, но, чтобы договориться о дальнейшем маршруте, начальник мой ждет момента «хорошего настроения» вышестоящих начальников. Все-таки я надеюсь, что это сбудется, и я увижу всех вас и Бориску.

Живу по-старому, то есть скучно, работы не убавляется. Новостей никаких нет, скоро ли переменим местожительства, тоже не известно. Сегодня пришло известие, предшествовавший нам квартирант нашей хозяйки умер: на всех троих нас это подействовало, почему-то узнавали, на чьей кровати он спал; пришли к выводу, что мы будем счастливее...

Сегодня мне впервые пригодилось знание хирургии. Один командир наскочил с лошадью на острие рельсы и сильно порвал кожу и мышцы. Я все зашил... Он же ходит за мной и спрашивает: выздоровеет ли лошадь...»

19/V – 42 г.

«Дорогая Ниночка!

Вчера получил твое письмо, которого ждал уже давно. Сегодня справился об отсылке аттестата. Аттестат отослан 7 апреля, но писарь по ошибке послал его не в Горвоенкомат, а в Райвоенкомат. Там ты его, конечно, разыщешь и можешь получать деньги, а если хочешь, то можешь сама перевести в Горвоенкомат. Получила ли ты мои вещи? Я их послал дней 8 назад. До июня я никуда не уеду, а потом наверно тоже далеко не пошлют, т.к. прежнее место, по-видимому, будет исключено. Я уже писал, что переехал на другую квартиру и мой теперешний адрес: Международная, 93. Квартира удобна, т.к. рядом место работы. Живу по прежнему очень скучно: редко втроем сыграем вечером в домино, а, как правило, ложимся тут же спать в 5³º. Недавно пошли на «Большой вальс». Вспомнил, как мы с тобой ходили на эту картину: я приехал из района грязный, уставший и ты меня потащила в кино. Тогда было все хорошо, а теперь и картина хорошая не радует. Вчера на занятиях видел впервые действие огнеметов и других зажигательных средств. Впечатление очень сильное. Работа идет хорошо: на днях за хорошее состояние конского состава ст. врач даже получил благодарность. Другие же части получили нагоняй.

О возможности командировки пока замолчали – все время проверки, комиссии – неудобно даже просить.

Предложили перешить шинель – это удовольствие обошлось в 100 руб. личных денег. Не хотелось, но от разговоров тоже хочется избавиться. Тут не считаются ни с чем: должен быть белый воротничок – хоть кальсоны обрезай, должны быть знаки отличия – покупай у спекулянтов, должна быть сапожная мазь – хоть сам делай.

Сослуживцами своими доволен, кроме одного – зав. аптекой. Форсистый, но весьма неумный и очень безграмотный. Недавно в книге записал «главберовая соль». Гонял его, но этим конечно грамотность не повысишь – наверно придется выгнать. Памяти не черта нет – не знает клички ни одной лошади. Родятся же такие люди. Хорошо живем с медиком, с начальником были официальны. Очень рад, что Галя одета. Как у нее идут дела с подготовкой экзамена? Что у Аллочки с коленкой? Я по ней очень скучаю, тем более что у хозяйки девочка такого же возраста и мне напоминает Алку.

Очень надоело все время быть с людьми. Сейчас пишу письмо в аптеке и нет покоя. Фельдшер все время обращается с глупыми вопросами: «Как учитывать марлевые салфетки? В штуках?» Отвечаю серьезно «В килограммах». Сначала не понимает, а затем звонко смеется. Ну, пока, целую крепко тебя и ребятишек. Анатолий.

P.S. Питаемся довольно сытно, т.к. хлеба дают вволю. На базаре все страшно дорого, и если столовая прикупает на рынке, то обед обходится не дешево. Один раз купили втроем курицу и обедали дома. Из денег, которые должен был послать тебе, осталось 250 рублей. Я боюсь не послать, т.к. тогда придется или продавать часы или не ходить в столовую. Черт знает, как трудно жить без приработка. Тебе я знаю тоже трудно, но ты продай какие-нибудь мало необходимые вещи, скоро у меня расходов никаких не будет, да и получать буду больше.

Погода здесь стоит изменчивая, но уже в шинели дождь не страшен… Еще раз целую тебя крепко и прошу беречь себя. Возможно, я все-таки приеду. Анатолий».

6/VI – 42 г.

«Милая Нинуся!

Пишу тебе с дороги. Еду в Сталинград и дальнейший мой путь пока не известен. Устроились в вагонах, предназначенных для моих пациентов, но устроились довольно комфортабельно: можно спать и сидеть. Харчи есть, табак есть, а больше ничего и не надо. Вчера ночью выходил на Кавказскую и помахал Ворошиловску рукой. Завтра рано утром буду в Сталинграде и оттуда напишу, если будет сообщить что-нибудь нового. Перед отъездом я тебе писал, надеюсь, ты получила письмо, и не будешь писать по старому адресу. Я жив, здоров, чувствую себя хорошо, конечно скучаю о вас. Алка мне снится каждую ночь, а сегодня и ты приснилась – нарядная и в широкополой шляпе. Я все беспокоюсь о вас – как вы живете, не погиб ли ваш огород от града. Пишите мне по адресу: Полевая почтовая станция 1966 Артполк 1037 ветчасть. Кончаю, т.к. и писать не о чем и хочу успеть бросить письмо. Целуй наших милых ребятишек. Целую крепко тебя. Привет всем. Анатолий».

8/VI – 42 г.

«Милая Нинуся!

Пишу тебе со станции, где мы остановились. Это в 70-80 километрах от Сталинграда. Здесь поживу еще, но, сколько времени не знаю. Далеконько от дома уехал, сюда письма будут доходить не скоро. Ехали четверо суток. Все изрядно устали от лежанья на голых досках и от скверного питания (камса, сухари и жиденький суп). Я еще догадался купить перед отъездом яиц и не так «пострадал», а многие уже за живот схватились. Как только выехали за Кавказскую, так ни на одной станции ничего не продают, не знаю, правда ли, но говорят, что в этой местности яйца 120 руб. десяток. Я же думаю, что их вообще не купишь. Мы должны бы сейчас питаться лучше, т.к. полагается так называемый  «фронтовой паек». Посмотрим дальше.

Нинуся, я о вас все время думаю и беспокоюсь. Свой адрес я сообщил давно, надеюсь, что ты уже написала мне. Пиши почаще. Я напишу, как только окончательно устроюсь. Целую крепко тебя и ребятишек. Берегите себя. Анатолий.

P.S. Здесь все спокойно, даже спокойнее чем на старом месте».

12/VI – 42 г.

«Милая Нинуся!

Доехал до места благополучно. Сейчас работаю в маленьком поселке в 150 км от Сталинграда (станция Арчеда, Фроловского района). Сегодня приехал на один день в Сталинград в служебную командировку и ночью выезжаю обратно. Думаю поработать здесь числа до 20 июня, а затем выеду в другое место. Сам я живу хорошо, здоров и обо мне не беспокойся. Пациентов у меня все еще мало и не исключена возможность, что я повременю с дальнейшим отпуском. В Сталинграде не совсем спокойно, жизнь очень дорогая. Я же живу вполне прилично и ни в чем не нуждаюсь. Очень скучаю обо всех вас и беспокоюсь за ваше здоровье. Такой дешевой жизни, как в Ворошиловске не найдешь: здесь, например, молоко 60 руб. литр, яйца – 100 руб., а мука 1300 руб. … Пиши почаще, ты знаешь как мне дороги ваши письма, а в особенности сейчас. Передала ли ты письмо Яковенко и сделала ли ты что-нибудь? Целуй Галю, Алку и Бориса. Привет всем. Целую крепко. Анатолий».

16/VI – 42 г.

«Дорогая Нинуся!

Сегодня отправляюсь дальше, километров за 100. Граня остался получить еще лошадей. Я жив и здоров, чувствую себя хорошо. Питание, правда, неважное, но ребята у нас подобрались смышленые, и мы покупаем всеми путями и подкармливаемся дополнительно. Погода здесь стоит жуткая: каждый день не ливень, так град. По улицам текут реки воды, бредешь – выше колен.

Я тебе посылал много писем, но от тебя ничего не получал. Думая, что в этом виновата не ты, а почта. Теперь, наверно, я буду от вас получать письма раз в год и от этого становится не по себе.

Жизнь конечно неудобная. Часто приходится спать не разуваясь, иногда и не помоешься, едим в шесть ложек из одного котелка. Недавно на походе нас чуть не заели комары ночью. Но, в общем, ко всему привыкаешь. Хорошо, что мало приходиться ходить пешком – это в условиях дождливой погоды удовольствие небольшое, тем более что на себя приходиться навьючивать изрядное количество предметов. Экипирован я хорошо: крепкие сапоги, новая шинель, а кроме того достал себе брезент и попону суконную. Так что дождь в пути мне не страшен. За меня вообще не беспокойся – и раньше не пропадал, а теперь и вовсе приспособляться привыкнешь…

Милая Нинуся, как мне хочется получить от вас хоть одно письмо. Пишите почаще… хоть 10% из посылаемых писем будет доходить до меня.

С нового места, где я, по-видимому, задержусь, напишу еще. Пока же кончаю. Крепко тебя целую и желаю здоровья. Целую наших милых девочек и Бориса. Привет всем.

Анатолий.

На всякий случай напоминаю тебе свой адрес: Полевая почтовая станция, 1966, 1037 Артполк ветчасть».

А вот письмо адресованное дочери:

16/VI – 42 г.

«Милая Галя!

Ты не сердись, что я тебе так долго не писал. У меня теперь времени очень мало, часто я даже ночую в поле на занятиях. Тебя я часто вспоминаю, и очень хотел бы видеть, но уж приехать отсюда нельзя. Сегодня уезжаю поближе к месту боев. Если будет время, оттуда тебе напишу. Сейчас я хожу навьюченный как верблюд. Сушка, противогаз, револьвер, сабля, фляга, да еще и вещевой мешок. Нужно уметь носить все это так, чтобы ничего не звякнуло и кроме того бегать во всю прыть.

Галюша, ты слушайся маму, помогай ей и давай возможность отдохнуть после работы. Ты ведь знаешь, как ей сейчас трудно. Поцелуй ее за меня. Не ссорься с Алкой из-за кукол. И целуй ее и Бориса. Привет Насте и бабушке. Целую тебя крепко. Папа».

И опять нежное письмо своей горячо любимой жене:

7/VII – 42 г.

«Милая Ниночка! Сегодня получил все твои письма: сразу 9 штук. Узнал, как вы жили все это время. Ты все беспокоилась обо мне, но я тебе уже писал, что живу хорошо, надеюсь и дальше жить не хуже. Так что ты больше заботься о себе – тебе с ребятишками много труднее.

Очень обрадовался, узнав, что город остался цел, что ты обеспечена маслом и картофелем. Интересно, уродилось ли что-нибудь в огороде у Психбольницы? На какой срок забрали Настю в племхоз? Хорошие ли обеды дают на Биофабрике, какая у тебя зарплата? Напиши про все это. Я живу в одной казачьей станице. Удивляюсь на этих людей. Хозяину нашей хаты 95 лет, а сегодня утром я посмотрел, как он косит траву, молодой не угонится. До чего же крепкие здесь люди: чуть не в каждой хате 4 поколения от дедов до правнуков. Жили очень богато, да и сейчас у них все есть, хотя и не показывают вида. Я уже сжился с бабкой: то ей растирание дашь, то корове что-нибудь смажешь, и она меня часто угощает.

Встаю в 4 часа утра, забираю … медикаменты и еду по подразделениям. Подлечишь, соберешь сведения, напишешь рапорта и возвращаешься уже под вечер. Дома ем 2 раза, да по пути в подразделения закусишь раза 3-4. Сегодня послал в разъезд фельдшера, а сам остался в стационаре. Нас, было, разъединили с Иваном Ивановичем, но вчера он уже переехал, а сегодня мы опять вместе. Думаем к вечеру сходить на работу… Я очень предусмотрительно взял трусы – ходить без них по осоке не безопасно и мне все завидуют. Научился стирать белье, теперь же могу отстирывать по настоящему, тем более что благодаря И.И. недостатка в мыле не испытываю. Гронь еще не приехал. Женя его бомбардирует здесь письмами, а он не знает. Если зайдет жена Попова – передай, что он жив и здоров и живет хорошо.

На счет денег у меня все в порядке. Если будет возможность, то передам долю тебе. Здесь деньги не в моде: таскаю их в кармане безо всякой пользы. Пожалуй, газета, которую можно еще использовать для курения, ценится дороже.

Пока до свиданья целую тебя крепко. Галины письма получил и напишу ей отдельно. Целуй Алку и Бориса. Как только переносят жару? Наверно трудно. Пишите также часто. Анатолий».

Анатолий с женой Ниной

А вот и еще письмо:

«Милая Ниночка!

Вот уже неделя как от вас нет никаких вестей! Здоровы ли вы все?... Не побило ли градом основной огород? Я сейчас загружен весь день, да и ночи прихватываем...

Хожу в сапогах - вышли очень добротные, но тяжелые. Сегодня походил часов 5 и уже не чую ног.

Я даже не думал, что так могу скучать. А здесь сейчас все ходят напряженные, злые – это еще больше заставляет думать о доме. Ты за меня  не беспокойся. Береги себя, продавай вещи и получше питайся. Теперь так трудно с работой и с такой оравой, что без хорошего питания можешь заболеть, а это для меня будет страшно тяжело».

Спустя  несколько  месяцев получить весточку от родных  стало  невозможно: Ставрополь оккупировали фашисты. Часть, в которой служил Анатолий Иванович Лопырин, перебросили к местам активных боевых действий, под Сталинград. 14 ноября 1942 года он был ранен.

В справке о ранении говорится:

«В боях за Советскую родину гв. воен. вет. врач 1037 гвард. арт. полка

тов. Лопырин Анатолий Иванович 14.11.1942 г. был тяжело ранен».

А вот справка о медицинском освидетельствовании гвардии военного ветврача III ранга А. Лопырина:

«в/ч 1037, гвардейский артиллерийский полк...

Жалобы на потерю обоих глаз и боли в правой руке... Ранен 14 ноября 1942 года осколком гранаты в лицо, голову, правую руку. На лбу - рубец, спаянный с костью. Правый глаз отсутствует. Левый – закрыт».

Телеграмма из Уфы, наклеенная на обрывок газеты. Это - жене, когда еще не знал, что ослеп навсегда:

«Нахожусь в госпитале, телеграфируй о себе, детях. Крепко обнимаю, целую. Анатолий».

В результате ранения Анатолий Иванович полностью потерял зрение. Попав в госпиталь, он еще надеялся на мастерство врачей и результаты лечения. Однако доктора – не боги, они не всесильны, их врачебный приговор гласил: «...признан инвалидом Отечественной войны I группы. Нетрудоспособен, нуждается в постоянном уходе».

В 33 года оказаться беспомощным инвалидом для человека, который во всем рассчитывал на свои силы... Попытка покончить с собой, к счастью, окончилась неудачей - подвела раненая рука. Этот шаг нельзя было расценивать как слабость. Мысль о том, что он станет обузой для своей семьи Анатолию Ивановичу была невыносима... Так у него возникла идея после госпиталя податься в Новосибирский интернат для слепых красноармейцев. Мать, которая жила в то время в Горьком, в письмах отговаривала сына, умоляла не поступать так. Сестра тоже осталась неравнодушна к произошедшему и писала:

28/II – 43 г.

«Милый родной братишка!

Получила от тебя письмо.

Спасибо. Я особенно не рассчитывала получить от тебя, что-нибудь, т.к. понимаю, что просить посторонних людей не всегда удобно и приятно.

Толя, милый, мне и раньше казалось, что твое будущее путешествие в Новосибирск не нужная и даже вредная затея. К чему это самобичевание, кому от этого будет легче, родителям, мне, тебе самому, нет и тысячу раз нет. Эти отговорки, что ты должен приобрести какую-нибудь специальность, извини, довольно не обоснованы. А разве ты здесь в Горьком не сможешь этим же заняться. Я уверена, что и у нас есть подобного вида школы, где обучаются десятки людей.

Ты пишешь, что маме будет тяжело видеть тебя беспомощным, но ты подумай сам, разве нам будет легко знать, что ты ютишься где-то на койке с чужими людьми. Да черт тебя возьми, разве ты это заслужил, ну почему ты должен быть лишен родных, их участия, заботы и любви.

Нет Толя, Новосибирск, ты должен оставить, как неразумную затею приехав сюда, ты, конечно, сам можешь выбирать, где жить, но мне все же кажется, что у меня тебе бы было лучше всего.

Живу я не роскошно, но хлеб и картошку едим до сыта.

Толя, милый ты подумай сам, ведь если бы со мной случилось какое-нибудь несчастье, если бы я на производстве потеряла глаза, руки, ноги, я бы ведь обратилась к тебе за помощью. Я бы приняла твою заботу как должное, раз у меня нет больше никого родных.

Ты пойми, Толя, ты ведь умный человек, нельзя так жестоко поступать с собой и с нами. Я понимаю, тяжело, ты был всегда такой властный… человек, но ведь там, в интернате, среди чужих, незнакомых, а может быть не симпатичных людей, тебе не будет легче.

Относительно моего мужа. Но этот вопрос на голосование ставиться не будет. Андрей пока пишет, хотя подчас возмутительные письма. Все доказывает мне, что он ультрачестный муж, хотя это меня интересует весьма относительно. Пишет, что в одном из городков встретил, какого-то врача, который знал тебя, очень соболезновал несчастью, случившемуся с тобой.

Так, Толя, вот опять возвращаюсь к волнующему меня вопросу. Брось ты к черту свои глупости, доводы и отговорки, заканчивай свое лечение и езжай в Горький. Родители не очень крепки особенно мама (надо сказать честно, сильно сдала за это время). Она очень хочет тебя видеть и боится, но я уверена, что ей будет легче, когда ты будешь у нее на глазах.

Относительно твоего товарища, по госпиталю, который был у меня, я плохого ничего не скажу, но я, приглашая его к себе, не учла психологию людей (мужчин) военного времени. Получился маленький конфуз, а, в общем, мы расстались друзьями. Ну, будь здоров Толя, я уверена, что ты по-прежнему остался умным человеком и согласишься со мной. До свиданья ждем тебя домой. Нина».

А вот письмо матери:

1/III – 43 г.

«Здравствуй мой родной Толюша!

Получили твое письмо, спасибо. Милый мой если тебе трудно писать, пиши, хоть раз в месяц, и мы будем довольны. Твое колебание ехать в Новосибирск меня очень обрадовало. Ты знаешь, когда я получила письмо о твоем ранении, я упала от горя, но потом встала и после этого могла все-таки доходить до Потехиных. А после твоего решения ехать в Новосибирск я упала и не могла оправиться, пришлось папе идти за доктором. Тебе видимо так неприятна наша о тебе забота, что ты в каждом письме пишешь: обо мне не беспокойтесь. Я знаю детей, которые не заботятся о родителях.

Приехала Нина. Она получила твое письмо от 9 февраля. Сказала, что написала тебе письмо и изругала тебя за то, что ты не хочешь ехать к нам. Я ее за это похвалила. Неужели милый мой тебе хочется быть безродным и нам до смерти жить с сознанием, что ты скитаешься где-то по интернатам. Встреча будет тяжелая, но потом придется примириться. Ведь мы от твоей помощи не отказывались, так почему, ты от нашей бежишь?... Муж Нины встретил на фронте, какого-то врача который знает тебя и вместе потужили о тебе. Ну, пока, всего хорошего, поправляйся поскорее и приезжай. Крепко, много раз все тебя целуем. Мама».

Когда все улеглось отец Анатолия Ивановича послал телеграмму его матери: «Будь спокойна. Толя сообщил в Новосибирск не поедет. Выедет в Ставрополь, если не пропустят в Горький. Отец».

…Ставрополь освободили от фашистов. Нина Викторовна узнала о судьбе мужа, о его мыслях отправиться в интернат и тут же послала телеграмму в Уфу: «Не волнуйся, поправляйся. Требую, умоляю, по окончании лечения возвращайся домой. Дети здоровы, ждут тебя нетерпением. Телеграфируй необходимость моего приезда за тобой. Целую».

Вскоре в Ставрополь пришло письмо, написанное незнакомым почерком.

15/III- 43 г.

«Милая, родная Нинуся! Сегодня получил 2 твои телеграммы. Нужно ли говорить, какую радость испытал я, узнав, что вы, мои дорогие, живы и здоровы. К своей дальнейшей судьбе я был равнодушен. Но мысли о тебе и детях не покидали, ни днем, ни ночью. Родная Нинуся, как много тебе пришлось перенести и, быть может, во многом по моей вине... Не знаю, какое применение найду я себе, но, думаю, что чем-нибудь буду полезен. Крепко обнимаю и целую тебя, родная Нинуся! Целую наших милых ребят. Анатолий».

23/III-43 г.

«... Зрение не восстанавливается. С этим придется смириться. Но даже слышать и чувствовать вас возле себя для меня очень много...»

Очень скоро Анатолий Иванович стал писать сам. Строчки, как будто выведенные непослушной детской рукой, заваливались вниз.

           4/IV-43 г. «Милая, родная Нинуся!

Не сердись, дорогая, что редко пишу. Просить я не люблю, а самому писать нелегко, да и боюсь, что не разберешь...

Как я много передумал за эти месяцы о вас, не раз приходил в отчаяние от невозможности быть тебе полезным. Быть может, возле вас мне будет легче, но тебе будет все также тяжело. Состояние зрения не улучшается. Вижу только свет, да и то плохо. Рука, хотя и побаливает, но действует прилично. От скуки научился писать и читать по методу Брайля (точками)»...

11/IV – 43 г.

«Дорогая Нинуся! Наконец-то получил твое письмо от 8 марта. К большому моему огорчению первые твои письма до меня не дошли и я многого о тебе не знаю. Конечно, все искупается самым главным: ты и дети живы. Нинуся, ты очень настойчиво зовешь меня домой и протестуешь против Новосибирска. А знаю тебя, знаю, что 13 лет совместной жизни не могли пройти даром, поэтому иного отношения и не ждал. Возможно, я даже обидел тебя своим желанием ехать в Новосибирск. Но ведь ты знаешь, как тяжело для меня быть бесполезным семье, да еще в какое тяжелое время. Я рассуждал, что живя в инвалидном доме и ничего не тратя на себя, я могу вам высылать ежемесячно свою пенсию. И хотя эти 600 рублей сейчас не большие деньги, но все же лучше, чем быть совсем бесполезным. Ведь я не только слепой, правая рука у меня плохо действует. Первое время я был совсем беспомощным, и состояние было совсем тяжелое. Много раз я пытался покончить с собой, но первый раз этому помешала раненая рука, а потом стали следить. Сейчас уже эти мысли приходят реже. Жду когда найдут проводника, чтобы выехать домой. Возможно, дождусь навигации и поеду через Астрахань - Махачкала. Пароход из Уфы начинает ходить с мая ждать осталось не долго. Не знаю пока чем я смогу быть тебе полезным. Подумай сама. Я научился писать и читать по методу Брайля (точками), но что это даст пользы. Физически я окреп, дороги не боюсь. У меня 1500 руб. денег – на всякий случай до скорого свиданья. Целую тебя и наших славных ребят. Анатолий».

Нина поехать в Уфу не смогла: на руках - грудничок и еще две дочурки.

Такую телеграмму из Уфы А.И. Лопырин послал своим родным:

«Здоровье улучшается. Выеду в Ставрополь в начале мая. Анатолий».

А вот еще телеграмма:

«Получил окончание лечения. Приеду домой. Госпиталь обеспечит провождением. Телеграфируй, пиши. Целую крепко. Анатолий».

Летом 1943 года в сопровождении медсестры Анатолий Иванович приехал из госпиталя домой, в малюсенькую квартирку в центре Ставрополя.

Из воспоминаний Нины Викторовны Логиновой.

«Первые дни были мучительны. Муж растерялся: правильно ли поступил, вернувшись? Не обрек ли семью на нищету, на вынужденную - на годы - возню с беспомощным калекой? Пытался показать, что он хоть что-то может. Читал книги, отпечатанные по системе Брайля - научился в госпитале, - играл с девочками. Через несколько дней решил продемонстрировать очередное достижение: самостоятельно побриться. Налила я ему горячей воды, мыло поста­вила, бритву. И вдруг раздался испуганный вопль: годовалый Борька подбежал к отцу, задел чашку и опрокинул на себя кипяток. Толя пришел в ужас, считал себя виноватым, а потом, когда все успокои­лись, долго ощупывал сына: целы ли глаза.

Горше всего ему было чувствовать себя иждивен­цем. Здесь была артель слепых, и знакомые предложили мужу идти туда, шить валенки. Он готов был согласиться на любую работу, да я не пустила, уго­варивала подождать».

Вместе со справкой врачебно-трудовой комиссии и других документов, выданных военными медиками, был листок, который теперь хранится в фондах Ставропольского  краеведческого  музея.

15/V – 43 г.

«Секретарю райкома ВКП(б).

В боях Отечественной гв. воен. вет. врач А.И. Лопырин был ранен. Он из Вашего района. После  излечения в нашем госпитале, он признан решением Военно-Врачебной Комиссии инвалидом Отечественной войны. Прошу Вас с приездом товарища Лопырина оказать ему конкретную материальную помощь и моральную поддержку, встретив его как бойца Отечественной войны и окружить любовью. Прошу Вас устроить его на работу по его способности с учетом состояния его здоровья и возможности материально обеспечить свою семью. Прошу Вас создать ему такие условия, чтобы он мог плодотворно работать и чувствовать Вашу повседневную поддержку.

О принятых мерах прошу Вас сообщить по адресу: г. Уфа часть 4290.

Зам. нач. по политчасти капитан Ватутин».

Трудно сказать, какое обстоятельство стало решающим в  том, что Анатолия Ивановича вскоре пригласили на прежнее место работы во  ВНИИОК: фронтовые заслуги, просьба на имя  секретаря райкома,  вера в  научный талант коллеги  или  просто человеческое желание его поддержать... Так или иначе, Анатолий Иванович Лопырин вновь оказался в знакомых стенах института. Что чувствовал тогда этот человек - молодой, еще недавно полный желания работать, научных замыслов - и слепой! Может, считал, что взяли его на работу из милости, сунули подачку убогому на пропитание, а потом, ко­гда появятся другие - здоровые, мягко дадут по­нять, что занимает чужое место? Мне кажется, он долго колебался, сомневался, не лучше ли отказать­ся сразу, не бередить душу. Но ведь у него большая семья: жена, трое детей, старые родители. Их нужно кормить, одевать, обувать… А как сможет воспитать своих детей беспомощный отец? Да и потом: фаши­сты разрушили половину страны, уничтожили только на Ставрополье более двух миллионов овец, а у не­го - богатый опыт работы. Может, это не только для него нужно, не только, ему - инвалиду - един­ственный шанс выкарабкаться? Вдруг его труд дей­ствительно необходим людям?

Он решил попробовать.

Старший научный сотрудник Лопырин вновь за­нялся своей первой темой - биологией размно­жения овец, искал: как сделать, чтобы распространение лучших видовых признаков не тянулось годами, а стало бы возможным в короткие сроки. И всегда рядом с ним была Нина Викторовна Логинова, умный, тонкий человек - «его глаза», как говорили о ней все вокруг. Внешне хрупкая и ранимая, она была самой крепкой и надежной опорой для мужа.

Очень скоро Анатолий Иванович понял: нет, не бу­дет он занимать чужого места - оно принадлежит ему по праву. Тот драгоценный практический опыт, который он накопил до войны, оказался достаточным. Он четко видел дальнейшее направление своих по­исков. И к тому же ему необыкновенно повезло: Ни­на, жена, заменила ему зрение. Так с тех пор и пове­лось. На работу - вместе, всегда под руку. В лаборатории, у операционного стола - вдвоем. Нина ве­дет операцию, подробно рассказывает о каждом сво­ем движении, а он зримо представляет себе все происходящее, подсказывает, поправляет, предосте­регает от ошибок. В командировках - а их было немало? - тоже вместе. Дети к тому времени уже подросли, стали самостоятельнее, но все же обижа­лись: забыли родители дом, переселялись бы уж на­совсем в свой институт.

Тогда и закрепился в их семье внешне размерен­ный строй жизни, сохранившийся до конца. День строго расписан. Утренние часы - в лаборатории, потом отдых дома часа два и работа до полу­ночи. В эти тихие часы он не переносил, когда ему мешали, а утром, бывало, диктовал в готовом виде обширную статью. Его работы любили в журналах: они почти не требовали правки.

Уже через год его работу по восстановлению овце­водства Северного Кавказа отметил Наркомзем СССР. Пришла уверенность, вернулось чувство соб­ственного достоинства. Как раз тогда, видимо, он выработал для себя главное правило: никогда, ни при каких условиях не требовать себе никакой поблажки, никаких привилегий. Видно, потому и сумел остаться лидером - и в семье, и на работе: право на решение всегда оставалось за ним. Правда, вначале за этим угадывалась бережная женская мудрость Нины, ее непременное желание сохранить в муже человека. Но вскоре оказалось, что никаких дополнительных усилий уже не нужно. Нина с радостью видела: Анатолий становится тем же - таким, каким она его любила всегда. Разве что жесткая морщинка на высоком лбу, да чуть рассеянная улыбка углубленного в размыш­ления человека говорили о пережитом горе, о былых страхах и сомнениях.

В эти годы, став крупными специалистами в обла­сти физиологии сельскохозяйственных животных, Лопырин и Логинова - теперь их фамилии во всех научных работах и докладах  стояли рядом - заложили, ряд опытов, послуживших своеобразной программой развития целого научного направления.

Рекомендуемые ими новшества были достаточно просты, эффективны, удобны в работе, многие из них применяются до сих пор. За внедрение в колхозное производство методов по совершенствованию продук­тивных качеств тонкорунных овец Лопырин в 1952 году был удостоен Государственной премии СССР. Его работа «Биология размножения овец и коз и методы ускоренного воспроизводства стада» была рекомендована ученым советом института в качестве докторской диссертации. И в 1954 году Анатолий Иванович ее успешно защитил. А вскоре был утвержден в звании профессора.

- Уже тогда, - рассказывает ученик А. Лопырина  доктор ветеринарных наук Н. Желтобрюх. - Ана­толий Иванович стал ученым с мировым именем. Его методика позволяла с максимально доступной быст­ротой тиражировать выдающиеся качества элитных животных, добиваться быстрого увеличения продук­тивности овец в промышленных масштабах. Прогре­мевшие в 50-е годы успехи селекционеров В. Снего­вого, Д. Филянского и других, получивших новую породу «ставропольский меринос», стали возможны во многом благодаря трудам Лопырина, его методам ускоренного воспроизводства стада.

...Беда пришла с неожиданной стороны. Тогда еще гремело имя академика Лысенко, ратовавшего за совершенствование кормления и содержания как основ­ные методы селекции. А междупородная пересадка зародышей, которой тогда занималась лаборатория Лопырина, - «буржуазная пропаганда», крамольный менделизм.

Лобовую атаку на Лопырина вести было непросто, очень уж весомы оказались его результаты. Но тут подвернулся удобный случай.

Работал на Ставрополье в те годы чабан Иван Малашенко - человек сельский, но огромной работоспособности и пытливого ума. Реко­мендациям ученых он не то чтобы не доверял, но относился к нам настороженно: мол, чабаны не хуже дипломированных специалистов могут во всем раз­бираться. И действительно, в том, что касалось ра­боты, обладал он цепкой наблюдательностью и свое­образной интуицией. Он-то и решил совершить ни больше, ни меньше, как революцию в овцеводстве. Для увеличения продуктивности захотел добиться трех окотов в два года. Но когда обратился за по­мощью к специалистам, ответ его обескуражил. Ана­толий Иванович Лопырин идею раскритиковал, пред­сказав быстрое истощение маток и появление слабо­го потомства. Тем не менее, ученый посчитал, что любой работник - будь то научный сотрудник или чабан - имеет право на эксперимент, и не отказал И. Малашенко в консультативной помощи. Опыт, длившийся несколько лет, уже начинал показывать свою бесперспективность. Ягнята действительно рож­дались хилыми, нежизнеспособными, и только бла­годаря нечеловеческому труду чабана их удавалось выхаживать. Но к тому времени «достижения» Малашенко получили шумную известность, и знатному передовику поручили выступить на всесоюзном сове­щании в Москве. Выступление заботливо сочинили за него. Тогда то, в присутствии высших руководителей страны, Малашенко добросовестно прочитал по бумажке то, что написала чья-то недобрая рука: «про­фессора не могут ничего, палки в колеса ставят, зато я получил второй приплод и добился всего сам». А на вопрос Н.С. Хрущева, что за профессора, назвал фамилию Лопырина. «Ну что ж, - заметил во всеуслы­шание его собеседник, - вот и надо тебя - профес­сором, а его перевести в фельдшеры».

Отчет с совещания опубликовала пресса. Вокруг Лопырина моментально образовался вакуум. Те, кто еще вчера превозносили заслуги ученого, при встрече отворачивались и не удостаивали даже нейтральным «здравствуйте».

Вскоре состоялось заседание парткома ВНИИОКа, встал вопрос об исключении из партии и даже увольнении с работы. Рушилось достигнутое с таким тру­дом сознание собственной полноценности, необходи­мости людям. Но даже не это было хуже всего. Гнев и обиду, тягостное недоумение вызывало поведение товарищей по работе. Он никак не мог понять: за что его предали? Пытался оправдывать бывших дру­зей: мол, время такое - не получалось. Для него понятия ученый и порядочный человек всегда были синонимами, нечистоплотность души он считал не­совместимой с наукой. Тем более трудно было осмыс­лить происшедшее, что сам-то он всегда следовал своим принципам. Горькое чувство не смогло сгла­диться даже появлением приехавшего каяться Малашенко, хотя на самого чабана он не был в обиде.

Из воспоминаний Нины Викторовны Логиновой.

«Три дня после парткома муж лежал, не двигаясь и ни на что не реагируя. Отказывался от еды, не отвечал на вопросы. В доме все ходили, как в воду опущенные, а тут еще эти звонки, визиты... Некото­рые искренне сочувствовали, но нашлись и злые люди: приходили, смаковали подробности, упивались нашей растерянностью.

Толя нашел в себе силы побороть обиду. Кризис прошел. Он тогда сказал мне: а что мы, собственно, потеряли? И – пошел на работу.

После того случая долго нас не пускали на разные выступления, не печатали статьи, но мы продолжали работать по-прежнему. Тогда нас сильно поддержал первый секретарь крайкома КПСС Федор Давыдович Кулаков. Он прекрасно понимал абсурдность происходящего. Зашел как-то к нам в институт, побывал в лаборатории, поговорил с Анатолием минут десять. Этого оказалось достаточно, чтобы разогнать тучи над головой…»

Вновь напряженный, порой изматывающий труд. Работа с группой аспирантов, лекции в Высшей школе бонитеров и в сельхозинституте. Студенты его любили, слушали с увлечением. Он пора­жал их не только специальными знаниями, но и ши­рокой эрудицией, общей культурой, начитанностью (брал специальные книги с точечным шрифтом, маг­нитофонные пленки с записями последних литератур­ных новинок).

А главное - учил при всех обстоятельствах оста­ваться людьми. Видимо, недаром мы, говоря об Уче­ном с большой буквы, само собой разумеющимся считаем присутствие в таком человеке какого-то осо­бого нравственного стержня, внутренней чистоты и резкого неприятия околонаучных склок и амбиций. Но у тех, кто повседневно сталкивается с подобными людьми, именно эти качества вызывают изумление, а порой и злобу: почему он не такой, как все? Пожа­луй, похожие чувства владели многими знакомыми Лопырина тех времен. Никак не могли они понять: как может Анатолий Иванович продолжать работать с Малашенко? Почему не воспользуется крахом его эксперимента и не уничтожит «врага»? А все было очень просто. Для Анатолия Ивановича чабан, при­несший ему много горя, оставался - независимо от его личных качеств - талантливым практиком, и он, отбросив тягостные воспоминания, помогал Малашенко чем мог.

Некоторые завидовали Лопырину: его цельности, прямоте, широте научных взглядов. Ведь в науке он шел далеко впереди, перегнал многих. Но мало кто догадывался, ценою каких усилий ему все это доставалось. Мучили головные боли, сдавало сердце. Все труднее и труднее становилось читать лекции. Угнетала бытовая неустроенность: квартира тесная, без удобств - приходилось во двор идти по прово­локе, натянутой на колышки. Просить другое жилье он не хотел: ведь пришлось бы упирать на свое физическое состояние, а он даже называть себя слепым запрещал - просил, чтобы употребляли слово «не­зрячий».

И все же без работы не мог, чувствовал: еще многое в его силах.

К тому времени исследования Лопырина и Логиновой получили широкую международную известность, им писали ученые из Англии, Франции, США, Италии. В Ставрополь приехала специально для знакомства с их методикой фермер из Австралии, после чего последовал заказ на статью в австралийском журнале и приглашение приехать. Но… руководству института «мягко» указали: у вас там что, зрячих не нашлось? И эти слова услужливо довели до сведения Анатолия Ивановича. Правда к тому времени он уже научился не реагировать на подобные уколы, но с тех пор, несмотря на настойчивые приглашения, на международные симпозиумы ездить отказывался: за границей - в Милане, Париже – написанные совместно доклады зачитывала Нина Викторовна.

Она была в очередной командировке, когда позвонил сын: у отца инфаркт. Пока ехала, еще жила надежда: вдруг удастся выходить. Но… И тут Анатолий Иванович остался верен себе, поставил последний эксперимент. Спросил у профессора, можно ли ему пиво - хотя никогда в жизни его не любил. Toт ответил: вам можно абсолютно все. Тогда он понял, что это - конец.

Профессор Лопырин прожил 61 год. Он оставил после себя не только весомые научные труды, не только воспитанных им ученых,   которые и сейчас продолжают его дело, не только крепкую дружную семью - детей, внуков.

Главное его наследство - это вся прожитая им жизнь.

Встреча читателей библиотеки с детьми, родными, друзьями, учениками Анатолия Ивановича Лопырина (2009 г.)

… В ноябре 2009 года в Музее истории движения незрячих Ставрополья при Ставропольской краевой библиотеки для слепых имени В. Маяковского была организована встреча с детьми, родными, друзьями, учениками Анатолия Ивановича Лопырина. Встреча, посвященная 100-летию со дня его рождения. На нее Алла Анатольевна Лопырина принесла письма отца военных лет, которые, кроме родных никто раньше не читал. Наверное, трудно было решиться передать их на хранение в музей.

Теперь эти старые письма «о главном», эти строчки, говорящие о человеке лучше всяких мемуаров, стали частью нашего прошлого, навсегда связанного с настоящим. 

Текст печатается по изданию:

Старые письма о главном [Текст]  / Ставроп. краев. б-ка для слепых им. В. Маяковского ; [сост. З. Звонок]. – Ставрополь, 2010. – 60 с. 

Комплексное издание «Старые письма о главном» включает озвученный текст на оптическом диске и брошюру, изданную укрупненным шрифтом.

Издание приурочено к 65-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне и 100-летию со дня рождения Анатолия Ивановича Лопырина, участника войны, доктора биологических наук, профессора, Героя Социалистического Труда, инвалида по зрению 1 группы.

Цель издания – познакомить  широкую читательскую аудиторию с удивительной судьбой участника Сталинградской битвы, потерявшего зрение в результате тяжелого ранения, но сумевшего добиться выдающихся успехов в исследовательской, научной, преподавательской деятельности.

Содержание книги составляют в основном документы – письма, воспоминания членов семьи – объективные выразительные свидетельства стойкости, верности, большой человеческой любви, сплоченности и уважения в семье; примеры не выставляемого напоказ упорного и настойчивого ежедневного подвига преодоления ударов судьбы.  

Жизнь и деятельность А.И. Лопырина, а главное, его человеческие качества могут быть примером для многих  членов ВОС.

При подготовке издания были использованы документы, хранящиеся   в Ставропольском государственном историко-культурном и природно-ландшафтном музее-заповеднике имени Г.Н. Прозрителева и Г.К. Праве, документы библиотечного музея истории движения незрячих Ставрополья, воспоминания  Аллы Анатольевны Лопыриной, дочери Анатолия Ивановича.

Это же озвученное издание имеется в фонде Ставропольской краевой библиотеки для слепых и слабовидящих имени В. Маяковского: 

Старые письма о главном [Электронный ресурс] / Чит.: В. Аллахвердов / Ставроп. краев. б-ка для слепых им. В. Маяковского. – Ставрополь, 2010. –  1 электрон. опт. диск (CD-ROM) : 56 мин. – Запись произведена в формате CD-DA. – С изд. : Ставрополь: СКБС, 2010.